«Мутный» приговор

В октябре прошлого года в Советском райсуде Брянска был вынесен приговор по уголовному делу, расследование которого (хотя это слово — "расследование" — можно употреблять лишь с издёвкой) послужило поводом для двух наших прошлогодних публикаций — «В жерновах» и «Жернова неостановимы». В них достаточно подробно излагалась хроника событий, одним из главных героев которой стал следователь по особо важным делам Советского межрайонного следственного отдела г. Брянска, майор юстиции К. Смолко. А затем — целая череда прокурорских и судейских чинов. Напомним, сообщениями об этом деле в самом его начале отметилось несколько региональных информресурсов, но очень быстро их интерес к нему сошёл на нет. А о вынесенном октябрьском приговоре никто из наших коллег даже не обмолвился. Не нашли мы упоминаний о нём и на сайтах облпрокуратуры, следственного комитета, Советского районного и областного судов. Вот те на…

Ну а теперь напомним вкратце о так называемой лёгшей в основу обвинения "криминальной" фабуле дела: трое брянских подростков — Закурдаев, Чижов и Балабанов (фамилии изменены), «совершали насильственные действия сексуального характера» в отношении ещё одного подростка, Бориса Берестова (имя и фамилия также изменены). С интервалом в несколько дней они в домовладении и гараже деда Павла Закурдаева (он, которого мы назвали Иваном Сергеевичем, является настоятелем одного из брянских храмов) насильно вводили приходившему туда Борису в анальное отверстие то пишущую ручку, то отвёртку, то ручку от швабры, то рычаг от автомобильной коробки передач, то 15—20-сантиметровый гвоздь. И всякий раз главным распорядителем на этих "мероприятиях" выступал Паша. Двое других подростков — Чижов и Балабанов — были у него, так сказать, в пристяжных.

Паша Закурдаев и Боря Берестов — подростки-погодки. В чём-то их судьбы схожи. Оба воспитывались в проблемных семьях: у Паши семья неполная, у Бори — пьющие родители; у обоих проблемы с психическим здоровьем, и у Бори они намного более серьёзные. В чём-то их жизнь сильно разнилась. У Паши дедушка взял на себя отцовские хлопоты, и этот крест несёт с поразительной христианской терпеливостью, Боре же с такого рода вниманием повезло куда меньше, и его дефицит он восполнял, проводя многие дни, а то и ночи с Пашей в доме Ивана Сергеевича. Боря тянулся к старшему Паше, что называется, прилип к нему и, казалось, не будет силы, способной развести ребят. Особенно после того, как однажды Паша вытащил приятеля, вздумавшего свести счёты с жизнью, из петли. Но в таком возрасте всё зыбко, и всё нередко меняется стремительно. Круг приятелей у Павла стал расширяться, а Борис это воспринимал болезненно. В таких случаях часто реакция подростков бывает жёсткой. О подоплёке перемен в отношениях Павла и Бориса подробно рассказывалось в упомянутом очерке "В жерновах". Своего рода кульминацией этих перемен и стали те самые жёсткие подростковые игры летом 2020-го. Оставалось выяснить, насколько они были жёсткими, перешли ли грань, за которой начинается преступление. В приговоре есть как будто малозначащая ссылка на объяснение парня, который, со слов друзей-"насильников", рассказал, что они «как-то прикалывались над Берестовым, при этом Берестов был грустным». Всё бы это и осталось лишь приколом, но грустивший Боря позже расскажет о том, что мгновенно заставит уверовать опытного следователя-важняка в чудовищные вещи, и уже несмотря на многочисленные нестыковки и поводы как минимум усомниться, не сворачивать с обвинительной тропы. И ломить, ломить...

Свирепый обвинительный уклон был во всей красе продемонстрирован ещё до возбуждения уголовного дела, когда Иван Сергеевич оказался с внуком в одном из кабинетов Советского райотдела полиции и выслушивал от собравшихся там людей в мундирах истерические упрёки и обвинения. Ну а потом засучил рукава следователь Смолко. Если Паша от начала и до конца не признавал своей вины (он, по словам деда, в силу особенностей своего развития и воспитания не приемлет лжи), то Чижов и Балабанов у него разговорились. Что помогло следователю их разговорить? Отчасти на этот вопрос дал ответ Паша, рассказавший матери (она была признана законным представителем сына) во время одного из свиданий, как Смолко уговаривал строптивого парня признать по примеру Чижова свою вину в обмен на предполагаемое смягчение наказания. Паша ответил, что ему не в чем признаваться.

И Чижов, и Балабанов как под копирку описывают роль Павла, делая его закопёрщиком всех насильственных действий. И один, и другой повторяли: «По характеру Закурдаев вспыльчивый, агрессивный, злой, особенно когда не исполняли его просьбы». Повиновались же они из-за опасения потерять... дружбу с этим монстром. А вот как на суде характеризовали сыновей их мамы. Мать Чижова: «Он по характеру ведомый, не лидер, он не мог никому отказать». Мать Балабанова: «Он по характеру очень ведомый, пугливый, не агрессивный». Что ж, понятно, когда с учётом контекста и дед Павла, и матери его приятелей выставляют всех троих в выгодном свете. Только есть обстоятельство, которое заставляет поверить именно священнику. Его характеристику Павла подтверждают педагоги, а главное — специалисты, подписавшие заключение судебной стационарной комплексной психолого-психиатрической экспертизы. Они охарактеризовали позицию Паши как «активно зависимую, с подвластностью средовым влияниям». Классный руководитель заявила, что парень «интереса к информации сексуального характера не проявлял, по характеру замкнутый, неразговорчивый». Директор школы добавил: «Не является лидером, не склонен ко лжи (выделено мной — прим. авт.), скромный».

Эти моменты судья А. Панова попросту проигнорировала, но были в этой истории такие, что, по выражению одного из участников процесса, сделали её приговор "очень мутным". Речь — об экспертизах пострадавшего. Как известно, Боря лечился в психиатрической больнице, получил инвалидность детства, которая была снята не в связи с выздоровлением, а из-за отказа матери проводить медико-социальную экспертизу. Теперь — об экспертизе психолого-психиатрической. Проводилась она по принципу "тяп-ляп". Экспертами не были запрошены и изучены ни одна из историй болезни Бориса. Заключение содержит два вывода, противоречащих друг другу. Эксперт-психиатр указывает, что потерпевший «по психическому состоянию может правильно воспринимать обстоятельства, имеющие значение для дела и давать на них показания». А эксперт-психолог утверждает, что потерпевший, «учитывая уровень его психического развития и его индивидуально-психологические особенности, не мог в ситуациях рассматриваемого преступления понимать характер и значение совершавшихся в отношении него действий». Но судья не усмотрела тут противоречий. Она посчитала за приемлемое и лучшее уйти от оценки этого спора. Да, но ведь в деле ещё есть рецензия руководителя экспертного отделения исследовательского центра имени Сербского, доктора медицинских наук И. Винниковой, которая не голословно, а основываясь на всём, что наисследовали её брянские коллеги, в пух и прах разнесла плоды их трудов. Её рекомендация напрашивалась: не нужна торопливая амбулаторная экспертиза — нужна стационарная комплексная. Та, которой подвергли обвиняемого Пашу и от которой старательно уберегали Бориса.

Главной же экспертизой, вокруг которой больше всего поломано копий, была судебно-медицинская. Она и призвана была определить момент истины — как и насколько пострадал Боря от насилия его предметами, которые неизбежно должны были причинить его здоровью хоть какой-то вред. Но судмедэксперт Ю. Ходаковская нашла лишь небольшие "рубчики" на слизистой в области переходной части прямой кишки. Это, заключила, не причинило вреда здоровью. Побывал Борис и в Брянской детской больнице, и оттуда вышел с заключением — «Объективно: общее состояние удовлетворительное. Жалоб нет».

Тогда, после осмотра, г-жа Ходаковская обошла стороной вопрос о происхождении "рубчиков". Во время же судебного разбирательства из неё, можно сказать, вырвали то, что вошло в приговор, а затем — и в апелляционное определение: «установленные у потерпевшего рубцы в области анального отверстия больше свойственны для введения в анальное отверстие посторонних предметов». Тех самых предметов, которые, к слову, так и не были обнаружены. В очерке "В жерновах" уже говорилось о позиции санкт-петербургского медэксперта с 40-летним стажем, кандидата медицинских наук И. Белешникова, который в своей рецензии, по сути, уличил Ходаковскую в халтурном характере её манипуляций, заявив о необходимости признания данных её экспертизы недопустимым доказательством и назначения повторной комиссионной. А в суд пришёл не менее авторитетный специалист А. Богатиков. Он — врач высшей категории с четвертьвековым стажем, кандидат медицинских наук, член Российского общества колонопроктологов, заключил, что повреждения у потерпевшего в случае насильственного введения ему в анальное отверстие указанных предметов неизбежно носили бы тяжёлый характер и потребовали бы неотложной медицинской помощи. Если добавить к этому самому имевшему место насильственному введению признание самого Берестова о том, что он "активно сопротивлялся", то одними "рубчиками", которые обнаружила г-жа Ходаковская, никак не обошлось бы. И тогда мать "потерпевшего" не ограничилась бы в своей жалобе констатацией причинённого её сыну лишь морального вреда, а сходу вчинила бы гражданский иск с требованием возместить хлопоты, связанные с расходами на лечение. Но здесь, выходит, имело место чудо расчудесное — при насилии, при активном ему сопротивлении... никакого вреда здоровью.

И тут вставал вопрос: как будет выпутываться суд из ситуации, когда на одной чаше — набор ущербных выводов брянских экспертов, а на другой — убийственные оценки их экспертиз российскими медицинскими авторитетами? Однако г-жа Панова ответила на него вполне традиционно и предсказуемо. Она критически оценила рецензии, которые, мол, «представляют собой лишь критику приведённых по уголовному делу экспертиз... по своей сути являются лишь мнением специалистов о работе экспертов»... Зато выводы местных экспертов «в достаточной степени аргументированы и основаны на результатах объективных исследований». В плюс им поставлено и наличие соответствующих лицензий, а посему у суда не возникло оснований не доверять заключениям их обладателей.

Все попытки защиты Павла донести информацию о многочисленных нарушениях в этом деле уголовно-процессуального закона, достучаться до элементарной здравой логики наталкивались и в суде первой инстанции, вынесшем "мутный" приговор, и в областной судебной коллегии по уголовным делам, проштамповавшей его, на упорное нежелание слышать противную сторону. К ним, оглохшим, присоединилась и областная прокуратура в лице гособвинителя Э. Симутиной. «Доказательства, представленные стороной обвинения и положенные в основу приговора, — написала она в своих "Возражениях" на апелляционные жалобы защитников Павла, — получены в соответствии с требованиями Уголовно-процессуального кодекса РФ». Эта госпожа не пожелала услышать не только адвокатов, но и своего коллегу, прокурора Советского района Петровского, который ещё в разгар следствия отвечал Пашиной матери, что «в рамках надзорной деятельности прокуратурой района руководителю Советского межрайонного следственного отдела (в подчинении которого находится следователь Смолко — прим. авт.) в текущем году направлены 4 требования об устранении нарушений федерального законодательства, которые рассмотрены и удовлетворены». Ах, если бы прокурорские требования направлялись на все нарушения следака...

Могли ли быть приговор Пановой (Павлу — 7 лет колонии, Чижову — 5, Балабанову — 4) и апелляционное определение иными? Панова трижды(!) на стадии предварительного следствия принимала решения в отношении Павла — продлевала срок содержания его в узилище, признавала законность и обоснованность возбуждения уголовного дела. А председательствующий на заседании апелляционной инстанции Д. Котляров и докладчик по делу Е. Моськина прежде засиливали такие решения. Так могли ли они после этого, дабы разом покончить со всеми сомнениями, подозрениями, и не безосновательными, в предвзятости, заказухе, отойти от дела? А ну как иной состав арбитров решился бы посмотреть на него другими глазами? Задался бы для начала простеньким вопросом: как можно не причинить вреда здоровью "жертвы" при якобы совершённом насилии и при активном ему сопротивлении? А потом внял бы настойчивой рекомендации многоопытного специалиста высшей психиатрической инстанции страны — центра имени Сербского — провести стационарную психолого-сексолого-психиатрическую экспертизу "жертвы"? Наконец, отважился бы на то, что пока ещё является редкостью в уголовной практике — удовлетворил бы проигнорированную следователем просьбу "главного насильника" испытать правдивость своей позиции детектором лжи. Пойти же на такое Пановой с её "предположительным" приговором и её вышестоящим коллегам было слишком рискованно. Поэтому и вцепились они зубами в это дело. Законодательство, однако, для такого рвения предусмотрело противоядие в виде изменения территориальной подсудности рассмотрения дела. Ходатайства об этом изменении заявлялись в самом начале процессов и в районном, и в областном судах. Что в этом случае должны были по закону сделать судьи, которым не доверяют? Направить ходатайство на рассмотрение в вышестоящий суд. Как, к слову, сделал упоминавшийся судья Котляров с аналогичным ходатайством военного пенсионера С. Маслова в его известном споре с губернатором. Но сначала г-жа Панова, а затем и судьи облсуда, по сути, присвоили полномочия судов вышестоящих инстанций и рассмотрели эти ходатайства самостоятельно. Г-н Котляров оправдывал свои действия тем, что заявлявшиеся ходатайства якобы абстрактны.

Самым большим ударом приговор оказался для Ивана Сергеевича. Но он, как священник, и не думает искать утешение в известной формуле «Бог долго терпит, но своё слово скажет». Он ведь не только священник, он и гражданин. А долг гражданина — искать истину здесь и сейчас.

Константин ПРОХОРОВ